Избранное

Нет в мире соуса на всякий вкус,
Что мудрым мед, то дураку — отрава;
Испорченным желудкам (вот конфуз!)
Не по нутру и добрая приправа.
Что из того? На всех не угодишь,
Дрянной язык ничем не усладишь.

Высокие умы всегда почтят
Достойный труд достойными хвалами;
Зато все благородное чернят
Завистники с иссохшими мозгами.
Попробуй над безумством века встань —
Тотчас пожнешь и ненависть, и брань.

Итак, хочу сужденье произнесть:
Сие Зерцало нелицеприятно,
В нем каждый зрит себя, каков он есть —
Будь принц иль нищий, низкий или знатный.
А что до слога — думаю, что он
На сей стезе никем не превзойден.

 

Благословен отрадный блеск Дианы,
Благословенны в сумраке ночей
Ее роса, кропящая поляны,
Магическая власть ее лучей.

Благословенны Нимфы тайных рощ
И рыцари, что служат светлой Даме;
Да не прейдет божественная мощь,
Да вечно движет зыбкими морями!

Она — владычица надзвездных сфер,
Струящая на мир покой и млечность,
Недостижимый чистоты пример;
Все изменчивости скрыта вечность.

Она на колеснице горней мчит
Над всем, что смертно, дряхло и устало —
Сердец влюбленных непорочный щит,
Небесной добродетели зерцало.

В ней — свет и благо! А незрячий крот
Пускай к Цирцее низменной идет.

 

Питай себя надеждами, глупец:
Они — твоя единственная пища,
Упрямо зижди на песке дворец
И верь в надежность своего жилища.

Обманам предавайся вновь и вновь,
Преследуй по пятам мираж в пустыне,
Гонись за призраком, ищи любовь
Там, где приязни не было в помине.

Лелей воспоминания в груди,
Улыбкам верь и обещаньям темным
И простодушно по себе суди
О сердце ветреном и вероломном.

Превозноси униженную страсть,
Сквозь пальцы глядя на свои обиды,
Иллюзиями упивайся всласть,
Рисуй в душе заманчивые виды...

Когда же вдруг рассеется мираж,
Тщету надежд явив перед тобою, —
Вини тогда не собственную блажь,
А только невезенье роковое,

Кляни любовь, свой жребий, ад и рай,
Кричи: «Горю!» — и пламя раздувай.

Ища причину бед своих и слез,
Сердечных смут, соблазнов и обманов,
Свои Глаза призвал я на допрос:
Я пригрозил, что вырву вон смутьянов!
В чем было оправданье глаз моих?
В том, что твоя краса смутила их.

Тогда я Сердцу предъявил вину:
Зачем оно, предавшись Купидону,
В груди моей устроило войну?
Оно достойно плахи по закону.
Чем Сердце от беды такой спаслось?
Тем, что твоим слугою назвалось.

Тогда я сам себя на суд призвал,
Сам пред собой явился без боязни;
И так как полностью вину признал,
Сам для себя потребовал я казни.
И лишь за то, что верен был, любя,
Я — свой судья — помиловал себя.

Будь вечны радости весны,
Будь клятвы пастухов прочны,
Я б зажила с тобой вдвоем,
Любясь, как голубь с голубком.

Но время гонит птиц в отлет,
Река взбурлившая ревет,
Смолкает Филомелы глас,
И холод обступает нас.

Там, где пестрел цветами луг,
Все пусто, все мертво вокруг.
Коль мед в речах, а в сердце яд,
Рай скоро обратится в ад.

Рассыплются твои венки,
И поясок, и башмачки,
Истлеет нить, увянет цвет —
В них только блажь, а правды нет.

Так не сули подарков зря —
Ни роз, ни бус, ни янтаря,
И песен вкрадчивых не пой,
Нет, не пойду я жить с тобой.

Когда бы юность век цвела —
Без фальши, без забот и зла,
Мы б зажили с тобой вдвоем,
Любясь, как голубь с голубком!

Природа, вымыв руки молоком,
Не стала их обсушивать, но сразу
Смешала шелк и снег в блестящий ком,
Чтоб вылепить Амуру по заказу
Красавицу, какую только смел
В мечтах своих вообразить пострел.

Он попросил, чтобы ее глаза
Всегда лучистый день в себе таили,
Уста из меда сделать наказал,
Плоть нежную — из пуха, роз и лилий;
К сим прелестям вдобавок пожелав
Лишь резвый ум и шаловливый нрав.

И, план Амура в точности храня,
Природа расстаралась — но, к несчастью,
Вложила в грудь ей сердце из кремня;
Так что Амур, воспламененный страстью
К холодной красоте, не знал, как быть —
Торжествовать ему или грустить.

Но время, этот беспощадный Страж,
Природе отвечает лязгом стали;
Оно сметает Упований блажь
И подтверждает правоту Печали.
Тяжелый ржавый серп в его руках
И шелк, и снег — все обращает в прах.

Прекрасной плотью, этой пищей нег,
Игривой, нежной и благоуханной,
Оно питает Смерть яз века в век —
И не насытит прорвы окаянной.
Да, Время ничего не пощадит —
Ни, уст, ни глаз, ни персей, ни ланит.

О, Время! Мы тебе сдаем в заклад
Все, что для нас любезно и любимо,
А получаем скорбь взамен отрад.
Ты сводишь нас во прах неумолимо
И там, во тьме, в обители червей
Захлопываешь повесть наших дней.

Три вещи есть, что процветают врозь:
Блаженно их житье и безмятежно,
Пока им встретиться не довелось;
Но как сойдутся — горе неизбежно.

Та троица — ствол, стебель, сорванец,
Стволы идут для виселиц дубовых,
Из стеблей вьют веревочный конец
Для сорванцов — таких, как ты, бедовых.

Пока не пробил час — учти, мой друг, —
Дуб зелен, злак цветет, драчун смеется;
Но стоит им сойтись, доска качнется,
Петля скользнет, и сорванцу — каюк.

Не попусти Господь такому сбыться,
Чтоб в день их встречи нам не распроститься.

Душа, жилица, тела,
Ступай в недобрый час;
Твой долг — исполнить смело
Последний мой наказ.
Иди и докажи,
Что мир погряз во лжи!

Скажи , что блеск придворный —
Гнилушки ореол,
Что проповедь — притворна,
Коль проповедник зол.
И пусть вопят ханжи —
Сорви личину лжи!

Скажи, что триумфатор,
В короне воссияв,
Всего лишь узурпатор
Чужих заслуг и слав.
И пусть рычат ханжи —
Сорви личину лжи!

Скажи вельможам важным,
Хозяевам страны,
Что титулы — продажны,
Что козни их — гнусны.
И пусть грозят ханжи —
Сорви личину лжи!

А гордецу и моту
Скажи, что сумасброд,
Транжиря по расчету,
Ждет новых благ и льгот.
Пусть злится — докажи,
Поймай его на лжи!

Скажи, что знанье — бремя,
Что плоть есть только прах,
Что мир — хаос, а время —
Блуждание впотьмах.
Земным — не дорожи,
Сорви личину лжи!

Скажи, что страсть порочна,
Что обожанье — лесть,
Что красота непрочна
И ненадежна честь.
Пустым — не дорожи,
Сорви личину лжи!

Скажи, что остроумье —
Щекотка для глупцов,
Что заумь и безумье
Венчают мудрецов.
Так прямо и скажи —
Сорви личину лжи!

Скажи, что все науки —
Предрассуждений хлам,
Что школы — храмы скуки,
А кафедры — Бедлам.
И пусть кричат ханжи —
Сорви личину лжи!

Скажи, что на Парнасе
У всякого — свой толк,
Что много разногласий,
А голос муз — умолк.
И пусть шумят ханжи —
Сорви личину лжи!

Скажи, что власть опасна
И что судьба слепа,
Что дружба — безучастна,
Доверчивость глупа.
Так прямо и скажи —
Сорви личину лжи!

Скажи, что суд как дышло
И вертят им за мзду.
Что совесть всюду вышла,
Зато разврат в ходу.
Пусть бесятся ханжи —
Сорви личину лжи!

Когда же всем по чину
Воздашь перед толпой,
Пускай кинжалом в спину
Пырнет тебя любой:
Ведь двум смертям не быть,
И душу — не убить!

 

К вам, погребенным радостям моим,
Я обращаю этот жалкий ропот,
Тоскою и раскаяньем казним,
Погибельный в душе итожа опыт.

Когда бы я не к мертвым говорил,
Когда бы сам я, как жилец могилы,
В бесчувствии холодном не застыл —
Взывающий к теням призрак унылый,

Я бы нашел достойнее слова,
Я бы сумел скорбеть высоким слогом;
Но ум опустошен, мечта мертва —
И в гроб забита в рубище убогом...

Там, где еще вчера поток бурлил
Во всей своей мятежной, вешней силе,
Осталась лишь трясина, вязкий ил:
И я тону в болотном этом иле.

У нивы сжатой колосков прошу —
Я, не считавший встарь снопов тяжелых;
В саду увядшем листья ворошу;
Цветы ищу на зимних дюнах голых...

О светоч мой, звезда минувших дней,
Сокровище любви, престол желаний,
Награда всех обид и всех скорбей,
Бесценный адамант воспоминаний!

Стон замирал при взоре этих глаз,
В них растворялась горечь океана;
Все искупал один счастливый час:
Что Рок тому, кому Любовь — охрана?

Она светла — и с нею ночь светла,
Мрачна — и мрачно дневное светило;
Она одна давала и брала,
Она одна язвила и целила.

Я знать не знал, что делать мне с собой,
Как лучше угодить моей богине:
Идти в атаку иль трубить отбой,
У ног томиться или на чужбине,

Неведомые земли открывать,
Скитаться ради славы или злата...
Но память разворачивала вспять —
Грозней, чем буря, паруса фрегата.

Я все бросал; дела, друзей, врагов,
Надежды, миражи обогащенья,
Чтоб, воротясь на этот властный зов,
Терпеть печали и влачить презренье.

Согретый льдом, морозом распален,
Я жизнь искал в безжизненной стихии:
Вот так телок, от матки отлучен,
Все теребит ее сосцы сухие...

Двенадцать лет я расточал свой пыл,
Двенадцать лучших юных лет промчалось.
Не возвратить того, что я сгубил:
Все минуло, одна печаль осталась...

Довольно же униженных похвал,
Пиши о том, к чему злосчастье нудит,
О том, что разум твой забыть желал,
Но сердце никогда не позабудет.

Не вспоминай, какой была она,
Но опиши, какой теперь предстала:
Изменчива любовь и неверна,
Развязка в ней не повторит начала.

Как тот поток, что на своем пути
Задержан чьей-то властною рукою,
Стремится прочь преграду отмести,
Бурлит, кипит стесненною волною

И вдруг находит выход — и в него
Врывается, неудержим, как время,
Крушащее надежды, — таково
Любови женской тягостное бремя,

Которого не удержать в руках;
Таков конец столь долгих вожделений:
Все, что ты создал в каторжных трудах,
Становится добычею мгновений.

Все, что купил ценою стольких мук,
Что некогда возвел с таким размахом, —
Заколебалось, вырвалось из рук,
Обрушилось и обратилось прахом!..

Стенания бессильны пред Судьбой;
Не сыщешь солнца в тучах черных.
Там, впереди, где в скалы бьет прибой,
Где Кедры встали на вершинах горных,

Не различить желанных маяков,
Лишь буйство волн и тьма до горизонта;
Лампада Геро скрылась с берегов
Враждебного Леандру Геллеспонта.

Ты видишь — больше уповать нельзя,
Отчаянье тебя толкает в спину.
Расслабь же руки и закрой глаза —
Глаза, что увлекли тебя в пучину.

Твой путеводный свет давно погас,
Любви ушедшей жалобы не внятны;
Так встреть же смело свой последний час,
Ты выбрал путь — и поздно на попятный!..

Пастух усердный, распусти овец:
Теперь пастись на воле суждено им,
Пощипывая клевер и чабрец, —
А ты устал, ты награжден покоем.

Овчарня сердца сломана стоит,
Лишь ветер одичало свищет в уши;
Изорван плащ надежды и разбит
Символ терпенья — посох твой пастуший.

Твоя свирель, что изливала страсть, —
Былой любви забава дорогая —
Готова в прах, ненужная, упасть;
Кого ей утешать, хвалы слагая?

Пора, пора мне к дому повернуть,
Мгла смертная на всем, доступном взору;
Как тяжело дается этот путь,
Как будто камень вкатываю в гору.

Бреду вперед, а сам Назад гляжу
И вижу там, куда мне нет возврату,
Мою единственную госпожу,
Мою любовь и боль, мою утрату.

Что ж, каждый дал и каждый взял свое,
Наш спор пускай теперь Господь рассудит.
А мне воспоминание ее
Последним утешением да будет.

Проходит все, чем дышит человек,
И лишь одна моя печаль — навек.

Воспоминанья солнечной поры,
Моей зари, моей весны беспечной,
Дарившей сердцу щедрые дары,

На склоне дней, в разгар Зимы холодной,
Мне предъявляют горестный итог
Печали нищенской и безысходной.

И за фортуной изменившей вслед
Былая Дружба изменяет тоже:
Она стремглав бежит от новых Бед.

Есть Плющ и у заброшенных руин,
Есть Мох и у костей не погребенных;
Лишь человек в несчастий один.

Опальный друг несноснее обузы:
Как дым, рассеиваются перед ним
Любовь, родство, приятельские узы.

Вот так Дожди зимою невпопад
Льют по неделе кряду, а в Июле
И каплей жгучей жажды не смягчат.

Быть может, нас невзгоды и печали
Так изменили, что узнать нельзя,
И мы свое Обличье потеряли?

Когда бы теплился хоть слабый пыл
Под Пеплом дружб, — так долго и так тщетно
Я справедливости бы не молил.

Когда бы Правда ограждала честных
От сговора вражды и клеветы! —
Но Правда одинока,как известно.

Коварство скрыло от Монарших глаз
Мои заслуги, а грехи и вины,
Раздув их, выставило напоказ;

Оно смутило слух Ареопага,
Месть низменную замаскировав
Резоном государственного блага.

Где ж милосердье? Там, где Бог живет.
Сочувствие? Сочувствие пугливо,
Ему претит тюремный мрачный свод.

Я к стенам вопию — безмолвны стены;
Взываю к небесам — но небеса
Молчат: они премудры и блаженны...

ПОСЛЕДНЕЕ СТРАНСТВИЕ
(Написано, как полагают,
кающимся на пороге смерти)

Возьму я крепкий Посох рвенья,
Ракушку странника возьму,
Баклагу, полную спасенья,
И чистой радости Суму;
Как подобает пилигриму,
Другого скарба я не иму.

И пусть измученное тело
Омоет кровь, а не бальзам,
Но душа в одежде белой
Устремится к небесам —
По той дороге вечной,
Где туман мерцает млечный,
Где родник с живой водой
За серебряной грядой;
Я эти струи
Поцелую
И навеки утолю
Жажду смертную мою.

И там я встречу непременно
Других паломников блаженных,
Навеки сбросивших, как я,
Истлевший саван бытия.
Я увлеку
Их к роднику —

Пусть каждый досыта напьется,
И лакомиться мы пойдем
Туда, где ангелы ведром
Нектар таскают из колодца.

Когда ж бессмертия вкусим
И вдосталь насладимся сим,
То поспешим тропою чудной,
Самоцветно-изумрудной,
К створам яхонтовых врат
И в алмазный вступим Град.

О, там Чертог есть неподкупен,
Для низкой злобы недоступен,
Где совести не продают;
Бессилен там и лживый суд,
И лицемерный обвинитель.
Там главный прокурор — Спаситель
Средь сонма Ангелов святых,
А не презренных золотых.

И пусть бессчётны заблужденья
Громким гласом осужденья
Вопиют, — клянусь крестом,
Что мы вовеки не умрем.
О мой Христос-душеприимец! –
Не подлый крючкотвор-мздоимец,
И не коварный адвокат —
Ты милостив тысячекрат!

Тебя молю я в час невзгоды,
Создавший землю, твердь и воды:
Когда назавтра я, увы! —
Не досчитаюсь головы,
Снабди тогда мой дух блаженный
Главою неусекновенной,
Чтоб мог пройти я путь последний свой
Твоею предызведанной стезей.